Москва 2042 - Страница 87

– Узнаете? – спросил профессор.

– Нет, – сказал я решительно. – Не узнаю.

– Это Супик до редактуры.

С грустной улыбкой он рассказал мне печальнейшую историю. Супик был первым настоящим успехом профессора на пути создания универсального человека. Это был идеально сложенный и гармонически развитый человек. Он одинаково хорошо был приспособлен и к физическому, и к интеллектуальному труду. Он в уме моментально производил самые сложные математические вычисления. Он писал потрясающие стихи и сочинял гениальную музыку, а его картины были немедленно раскуплены лучшими музеями Третьего Кольца. Он показывал чудеса в спорте, выжимал штангу в четыреста килограммов, стометровку пробегал за 8,8 секунды и на ринге легко побеждал всех мировых тяжеловесов, правда, только по очкам. При всех своих достоинствах он обладал лишь одним недостатком – был слишком добр. И поэтому, отбивая удары, только слегка касался противника, боясь причинить ему боль.

– Ну и что же случилось с вашим добрейшим Супиком? – спросил я, крайне заинтригованный.

Профессору явно не хотелось рассказывать, но раз уж начал, так начал.

Всякие научные и иные достижения в Москорепе могут быть признаны только после утверждения их Редакционной Комиссией, которой Эдисон Ксенофонтович и предъявил свое создание.

Супик вышел перед ними, поднял штангу с рекордным весом, отремонтировал поломанные часы одного из членов комиссии, выбил из пистолета сто очков из ста возможных, доказал теорему Гаусса, сыграл на рояле Аппассионату Бетховена, прочел по-древнегречески отрывок из Илиады и по-немецки весь текст Коммунистического Манифеста. А собственным стихам Супика члены Комиссии, все, кроме председателя, аплодировали стоя.

– А председатель? – спросил я.

Оказывается, председатель в это время спал. Он даже не слышал, когда остальные члены Комиссии поздравляли Эдисона Ксенофонтовича и его создание. Они щупали Супика, щекотали, хлопали по плечу, задавали ему на засыпку самые каверзные вопросы, он, разумеется, отвечал на них без запинки и без ошибок.

Потом началось обсуждение. Кто-то сказал, что Супик выглядит почти идеально, но уши слишком оттопырены и хорошо бы их слегка подогнуть. Были замечания по поводу формы носа и разреза глаз. Один из членов комиссии, узнав, что Супик потребляет много пищи, предложил сделать ему операцию и урезать желудок. В это время как раз председатель проснулся и обратил внимание, что наружные органы Супика слишком уж выделяются.

– А это вафем? – спросил он.

Эдисон Ксенофонтович растерялся, стал объяснять, что, мол, как же, это, ясное дело, для продолжения рода.

– А зафем его продолвать? – сказал председатель. – Не надо. Пуфть один будет. Только он долвен быть прилифный, фтоб его детям мовно было покавывать.

– И вы не возражали? – спросил я, потрясенный.

– Еще как возражал! Я писал жалобы, объяснения, собирал подписи наших ученых, обивал пороги разных инстанций, в конце концов связался лично с Гениалиссимусом.

– И он не захотел вам помочь?

– Видите ли, – сказал Эдисон Ксенофонтович, – Гениалиссимус обладает огромной властью, но, когда дело доходит до Редакционной Комиссии, тут даже и он почти бессилен. Он сделал все, что мог, а потом позвонил мне и сказал, что надо уступить им хотя бы немного. Уступить малое, чтобы сохранить основное. У меня не было выхода…

– И вы кастрировали своего несчастного Супика? – спросил я в ужасе.

– Ну да, – грустно кивнул профессор. – Именно кастрировал. Ну что вам сказать? Конечно, в нем что-то осталось. Он такой добросовестный. И посуду моет, и полы подметает, и белье стирает. А все остальное ушло. Но зато умеет петь женским голосом.

Эликсир

– Надо же, куда я попал! – думал я, разглядывая профессорскую лабораторию. Что за странное заведение в котором с человеком обращаются как с какой-нибудь мухой. Сначала с ним вытворяют разные опыты, а потом аннигилируют, бальзамируют, утилизируют и кастрируют.

Лаборатория выглядела довольно, я бы сказал, обыкновенно. В углу скромный письменный стол. Над ним на стене большой портрет Гениалиссимуса в полной форме и во всех орденах. Сбоку висела, показавшаяся мне довольно странной, фотография Два престарелых алкаша чокаются пластмассовыми стаканами.

Само оборудование лаборатории меня поначалу, правду сказать, особенно не заинтересовало. Помню, там был какой-то большой сосуд из нержавеющей стали. В нем что-то, видимо, кипятилось. Из сосуда выходило множество каких-то разноцветных стеклянных трубок, соединенных с различного рода змеевиками. Было много приборов, показывающих температуру, давление и еще что-то. В конце концов вся эта система раздваивалась, и каждая половина заканчивалась одной трубкой и пластмассовым стаканчиком, то есть всего стаканчиков было два.

Этикетка на одном из них изображала розу, на другой были нарисованы череп с костями.

Бесцветная жидкость медленно, очень медленно капала в оба стаканчика.

Рассматривая все это, я чувствовал, что профессор, стоя чуть позади, внимательно за мной наблюдает.

– Интересант? – услышал я его голос.

– Ну так, – сказал я. – Любопытно. Что-то вроде самогонного аппарата.

Кажется, я его очень насмешил своим суждением. Он так смеялся, что весь покраснел, а на глазах у него выступили слезы.

– Да-да, – сказал он, смахивая слезу. – Это и есть самогонный аппарат. Это идеальный самогонный аппарат. Только гонит он не самогон, а что?

Мне ничего не осталось делать, как пожать плечами.

– Не можете догадаться? – радостно сказал он и хлопнул в ладоши. – Не можете? Сдаетесь?